Вальпургиева ночь. Ленком. 24.06.2016

[Ирината]

В вальпургиев вечер я собиралась заниматься совсем не театральными делами. Но – заглянула на сайт Ленкома, с удивлением обнаружив, что все билеты на сентябрь проданы. Уточнила: не проданы, а переданы на реализацию неким «партнерам». А я, как-то, помнится, выгнала из офиса перекупщиков, предлагавших втридорога билеты на третьесортные антрепризы и… в Ленком. Оказалось, не перекупщики, а – партнеры. И если теперь кто-нибудь захочет посмотреть замечательный спектакль Марка Захарова – кладите в кошелек тройную сумму (просто для информации: угловое место последнего ряда ленкомовского балкона «партнеры» ценят в 900 рублей – а мы-то знаем: чтобы оттуда что-то увидеть, надо встать на цыпочки… а лучше подпрыгивать).

Поскольку тройного номинала в кошельке у меня нет (к сожалению), и я так и не озаботилась возможностью попросить через какого-нибудь хорошего человека входные в Ленком…
В общем, я пришла в пятницу сказать последнее «прости» милому Веничке, который в этот вечер и правда застрелился на Гагаринской площади из трех пистолетов. Застрелился и – получил смертельный удар в самое горло.
И между этими двумя событиями, в искривленном пространстве, произошло все остальное. Было вымя и не было хереса в привокзальном буфете. Зиночка стирала пеленки смышленого несмышленыша, который знает букву «ю» и так хорошо улыбается , когда засыпает. Были пленумы – октябрьские и расширенные, на которых решили летоисчисление не менять. И Афродита с белыми, переходящий в белесый глазами согласилась ехать хоть куда… да хоть в Орехово-Зуева. И камердинер Пётр зажигал канделябры, а врач поздравлял всех с наступающим Первомаем. Работяги копали канаву под кабель в Шереметьево. Пьяный Мусоргский писал великую оперу «Хованшина».

И были три огромные луны, и звезды отвечали с небес, и нежные Ангелы провожали аж до 101 километра…
И был бесконечный путь из Москвы – в Петушки, который оказался гамлетовским путём в «дальнейшее – молчанье»…
И плакала ошалелая поклонница, графиня Зинаида Ивановна. И я плакала, прощаясь навсегда с уходящим от меня в другую реальность героем, оставляла его наедине со зрителем с толстым кошельком и пустыми, ничем не занятыми глазами…

Бедный Веничка! Ты был прав, предчувствуя этого своего завтрашнего зрителя: «О позорники! Превратили мою землю в самый дерьмовый ад — и слезы заставляют скрывать от людей, а смех выставлять напоказ!.. О низкие сволочи! Не оставили людям ничего, кроме «скорби» и «страха», и после этого — и после этого смех у них публичен, а слеза под запретом!»...

А впрочем.. о чем это я? Вечер в пятницу был счастливый – тем более, что и сидела я в свой последний раз – лучше не бывает. И цветов на поклонах было немало. И камеры в зале стояли – значит, спектакль был зафиксирован и, возможно, его покажут где-нибудь на «Культуре».
И играли все так хорошо, так вдохновенно, что по временам мои слезы становились слезами счастья от того, что на мой театральный век этакое театральное чудо пришлось…

Так пусть в другом мире, где не будет меня, по-прежнему мчится жизнь – со всеми остановками, как поезд из Москвы в Петушки. Пусть – несмотря на то, что внутреннее алкогольное молчание-безумие героя куда менее страшно, чем многоголосое безумие «обычных» людей – тех самых, что готовы массово проголосовать за отмену загранпаспортов и интернета, и так же массово высказать «одабрямс» тому, что велит поддерживать телеящик.

Но - пусть дождется Веничку Афродита, и ребенок вовремя получит свой кулек конфет и скажет: «Понимаю тя, отец».
Долгого счастья прекрасной игры замечательным Игорю Миркурбанову, Александре Захаровой, Виктору Ракову и всем-всем-всем. Желаю им звездопада – и чтобы все загаданные желания исполнялись. Только черная звезда пусть никогда не придавливает их к земле, да и «веселые ребята» по жизни не пересекаются с ними.

А я…
Ну, а куда вновь не завезут херес, а потому трезвый Стаханов все же сходит по большой нужде… где расплатится по счетам лорд Чемберлен… где стоят у дверей Ангелы, ожидая своего подопечного… может быть, и меня ожидая…

Это чудо, на которое, впрочем, всегда надо надеяться – даже прощаясь навек.